Отчасти в силу профессии, отчасти из любопытства к природе различных патологий, я регулярно читаю воспоминания «колбасных эмигрантов» из СССР. Все эти воспоминания донельзя похожи друг на друга, все пишутся по одному шаблону, и я, чтобы не терять практики, решил им воспользоваться. Итак, представляю вашему вниманию исповедь уехавшего на Запад сотрудника Чабрецкого завода химконцентратов имени Назарова, старшего инженера-технолога Мамлюка П.Д.

Начало пути

В 1970 году я окончил университет и в звании лейтенанта был направлен по распределению на секретный военный объект в Чабрец. К тому времени СССР вёл ядерную, химическую и бактериологическую войну в 143 странах мира, но мы, вчерашние студенты, знали об этом только из передач Би-Би-Си.

Перед назначением КГБ проверил меня на политическую благонадёжность. Особое подозрение у особистов вызывала моя бабушка, почему-то одновременно значившаяся в документах, как бабушка моей родной сестры Оксаны.

— Разберитесь со своей бабушкой и приступайте к работе, — бросил мне полковник КГБ, проверявший мои документы.

К счастью, инцидент счастливо разрешился, и мне не пришлось ехать в Москву за новым комплектом документов.

Чабрец

Чабрец — обычный советский городок, два ряда бетонных казарм вдоль раскисшей дороги. Здесь выращивались боевые штаммы гусиной кожи, которые потом распылялись на Даманском полуострове и в Венгрии. Меня встретил мой начальник, генерал Херлович.

— Будете мыть пробирки, — сказал он мне.

Нет, не о такой судьбе я мечтал, когда заканчивал университет! Мыть пробирки — это не по мне. Но в стране тотальной несвободы выбирать не приходится. Меня определили в цех №7 и дали койку на нарах в общежитии.

Помидоры в чабрецкие магазины завозили два раза в год.

Жизнь лагерная

Мы выращивали боевые рецептуры гусиной кожи, несмотря на то, что СССР неоднократно заявлял, что не разрабатывает и не применяет это ужасное оружие. Гусиная кожа испытывалась на заключённых, строивших новые корпуса опытно-промышленного производства. Медики и сотрудники КГБ дотошно фиксировали, как распространяются эпидемии.

В соседнем с нами цеху №2 выращивались штаммы злокачественного насморка крабов, способного полностью парализовать экономику любой приморской страны, такой, как Япония. Впрочем, это оружие применялось и против союзников — например, против Вьетнама, чтобы заставить правительство Хо Ши Мина закупать побольше советской картошки. В сентябре 1974 года я женился на Лене из цеха №2. Через год мне присвоили звание старшего лейтенанта, и нам, как молодой семье, дали сдвоенные нары на окраине города.

Я привёз из Москвы, куда меня отправили в командировку, двести граммов колбасы, два помидора и настоящий свежий огурец. Весь офицерский состав завода собрался у нас, чтобы отметить новоселье. Ещё несколько дней спустя у Лены родился наш первенец, Могендавид.

Генерал Херлович не давал мне никакого повышения по службе.

— Молод ещё, кроме как пробирки мыть! — так он мотивировал это своё нежелание.

Но в 1976 году я защитил кандидатскую диссертацию, и Херловичу пришлось уступить. Отныне я занимался ответственным делом — включал и выключал автомат автоклавирования, где выращивались очередные порции гусиной кожи.

Казанский кризис

В октябре 1978 года произошла катастрофа. Мне среди ночи позвонил сотрудник ОТК, которого звали Боря.

— Беда, — сказал он. — Миша Булак-Болохвитинов покрылся гусиной кожей и уехал в Казань, не спросясь.

Я примчался на завод, где уже все знали подробности трагедии. Булак-Болохвитинов был старым, опытным сотрудником. В тот роковой день он, в соответствии с инструкцией, работал в камере «А», сношая гусей. Гусей у нас положено было сношать в трёх толстых презервативах, покрытых сверху слоем пасты ГОИ. Но Миша пренебрёг инструкцией, полагаясь на опыт. Вместо негодных советских презервативов он натянул более подходившие ему по размеру и форме монтёрские перчатки, а сверху намазал их обыкновенным солидолом.

К вечеру он заметил на себе первые зловещие пупырышки. Он знал, что это значит. Но вместо того, чтобы лечь в боксы завода, он купил билет на самолёт и вылетел в Казань, к родственникам.

На совещании было многолюдно. Звонил товарищ Земянинцев из Москвы и спрашивал, как мы намерены брать заразу под контроль.

— Выхода нет, — сурово ответил Херлович, — термоядерная бомба!

— Подождите! — вмешался я. — Вирулентность гусиной кожи могла существенно ослабнуть. К тому же, Казань стоит на Волге, а в этой местности многие традиционно трахали гусей. У них может быть естественный иммунитет!

Совещание встало на мою точку зрения. Меня включили в спецгруппу, направленную в Казань для осмотра.

Город выглядел вымершим. На улицах сотнями лежали люди, покрытые синими мурашками; у многих подмышками торчали остистые пёрышки и пух — верный признак летального исхода. Никто из этих страдальцев не пережил бы Рождества.

Врачи были бессильны, тем более что по радио и телевидению всем службам и гражданам был передан секретный приказ КГБ — ПОМОЩИ НЕ ОКАЗЫВАТЬ! Правительство рассчитывало изучить на собственном населении последствия широкомасштабного применения ужасного оружия.

— Выхода нет, придётся бомбить! — решил прилетевший с нами товарищ Земянинцев.

Внезапно меня вызвали в комнату для ВЧ в Казанском горкоме. Звонил из Москвы Брежнев.

— Сисьси-масиськи! — сказал он.

Я изложил ему свой план. Через час план был одобрен на Политбюро. Вместо термоядерной бомбардировки Казань впервые за сто лет вымыли с хлоркой. Эпидемия гусиной кожи была прекращена.

Генерал Херлович получил за это орден.

Дела служебные и личные

Мы часто ездили с коллегами на рыбалку на моей машине (у меня, помимо «Волги» для семейных поездок, была ещё «Нива», на которой я от души катался по пригородам Чабреца). Однажды мы приехали на берег Задвинки, достали помидорки, водку и стали рыбачить. Вдруг часа через полтора мой друг Лёша, генерал авиации, подошёл к воде — и с воплями убежал обратно. Мы тоже осторожно приблизились к берегу и увидели огромного дохлого сома. Истории о вирусе рыбьего доха, разрабатывавшемся в цеху №6, обрели внезапно в наших глазах зловещее подтверждение… Сам не помню, как мы в тот раз оказались дома.

Правды нам в те времена никто не говорил. Единственной отдушиной, окном в большой мир, были для нас передачи Би-Би-Си и «Голоса Америки». Слушать их было смертельно опасно для жизни. Мой приёмник, настроенный на «вражеские голоса», стоял у нас в самой дальней комнате, за лестницей в гараж. Я попросил знакомых радиотехников сделать так, чтобы приёмник выглядел грудой полуразобранного хлама.

Ещё труднее было достать хорошую музыку. Пластинка Боба Дилана или Джимми Хендрикса даже в Москве стоила сто-сто пятьдесят рублей, а к нам они добирались втрое дороже. Я в те времена увлекался рок-музыкой и собрал около полусотни «дисков», но с рождением младшей дочери, Бефезды, это увлечение стало для меня слишком дорогостоящим. Более того, платили так мало, что для отправки жены и дочки в полугодовой отдых на юг мне пришлось продать свой любимый мотоцикл.

Я пошёл к Херловичу и попросил прибавки. В тот же день меня перевели в руководители копательного цеха. Так назывался отдел, на самом деле распространявший наши боевые рецептуры среди заключённых. Моя карьера пошла в гору. Я, к тому времени капитан биологических наук, нашёл среди заключённых много таких, которые становились ненадолго моими друзьями. Они научили меня варить чифирь и амфетамины — навык, сильно пригодившийся мне в начале девяностых.

Перестройка грянула неожиданно. По всей стране расцвела гласность, а наш завод закрыли, как не соответствующий духу времени. На церемонию ликвидации приехал и мой будущий друг, американец Моррис из Лэнгли.

— О-кей, вау-вау! — сказал он с неподдельным удивлением, осмотрев моё скромное жилище и коллекцию пластинок со знаменитыми хитами американских рок-музыкантов.

За чаем я рассказал ему всё, что знал о нашем заводе, и угостил его оставшимся с Нового Года в холодильнике свежим помидором. Впервые в жизни я увидел, как взрослый мужчина плачет. Я уложил его переночевать у себя в мансарде, а наутро отвёз на рыбалку, где познакомил его с ребятами с соседнего режимного завода, занимавшегося сборкой атомных бомб под открытым небом.

До сих пор, встречая меня в Сан-Франциско, Моррис не устаёт повторять:

— Как ты пережил всё это время?!

Что я могу ответить, оглядываясь назад? Сам не знаю!

Страшное было время! Ни зимой, ни летом помидоров не достать…

Послесловие

Кстати, генерал Херлович оказался, как и следовало ожидать, предателем. В 1992 году он бежал в Австрию, где продался какому-то европейскому концерну. Теперь он утверждает, что в Чабреце не было никаких военных производств, а был завод по выпуску сыворотки от ящура. И сам он, мол, никакой не генерал, а просто главный инженер-технолог. Но это ложь! В СССР не было предприятий гражданского назначения! Эта страна занималась только одним — штамповала оружие! «Крепи оборону!» — был каждодневный наш лозунг. И я благодарен судьбе за возможность рассказать наконец-то правду о том, как Империя Зла готовилась к войне со свободным миром, ежедневно оттачивая самое ужасное оружие, созданное человечеством, на своих гражданах и их помидорах.