Разумеется, культура производства (в абсолютном приближении, производства промышленного) и культура потребления являются двумя сторонами общей культуры; одно не мыслимо без другого. Если повар не пробовал в жизни ничего слаще варёного конского дерьма, то он будет воспроизводить это дерьмо даже из самого лучшего сырья и с самыми лучшими инструментами; ещё хуже, когда вкус к дерьму сформирован у конечного потребителя продукции, как часть общего равнодушия и беззаботного отношения к текущим условиям жизни. Если в обществе принято насиловать женщин и обманывать мужчин, разговоры о «справедливости здесь и сейчас» будут встречены с усмешкой (а справедливость — это тоже благо, предназначенное к потреблению). И так во всём.
С другой стороны, привыкнув сыто жрать и не отдавать ничего за дефицитный ресурс, привыкнув участвовать в потреблении, но не в производстве, член дестабилизированного, разложившегося общества превращается в профессионального нытика и попрошайку, принципиально не участвующего ни прямо, ни косвенно в производственной деятельности и занятого главным образом перечислением своих ущемлённых прав, достоинств и обид на соседей, у которых всё есть, а ему не дали. Этот нытик-потребитель — готовый субстрат фашистских идей, в основе которых всегда лежит постулирование собственной исключительности.
Последний тип личности особенно характерен для людей с сохранившимся и переданным в поколениях мировоззрением крестьян-частников, отброшенных капиталистической промышленностью (в т.ч. пищевой) в сторону от столбовой дороги прогресса. Именно мелкие бауэры и вышедшие из бауэрской среды мелкие бюргеры больше всех топят за «национальную культуру» и «самобытность». Но так как рост того и другого закономерно приводит к превращению страны в селюковый бантустан, то даже самые правые власти немножко контролируют это разнузданное нытьё, если они заинтересованы сохранить страну, народ и, как следствие, своё влияние на события — сущность любой власти.
В этом смысле, любая страна, сделавшая в XXI веке выбор в пользу селюкового мировоззрения. обречена на прозябание. Парадокс, однако, в том, что правители таких стран могут оказаться безвольными марионетками мировых лидеров, заинтересованными в личном безбедном существовании больше, чем в сохранении страны и своей власти над ней. (Нет-нет, я ничего конкретно не имею в виду, я свято соблюдаю Минские соглашения, да и вообще — мало ли примеров, что вы все со своими сюда прётесь?!) Власти они не имеют и не хотят, озвучивая распоряжения каких-нибудь «чикагских мальчиков» и получая взамен ежедневный бифштекс и банку импортного пива. На этом фоне даже региональный империализм выглядит прогрессивнее — хотя бы потому, что создаёт пролетариат, а с ним ту самую культуру производства, потребления и коллективного действия, которая в итоге и является, по законам исторической диалектики, взрывчатым веществом всякой революционной борьбы.
Поэтому нужно и необходимо подвергать беспощадной критике все виды «этической программы», ставящие во главу угла для социалистических преобразований различные условия изменения нематериальной культуры — от возрождения «общинности» и «народности» до формирования новых экстатических культов включительно. Единственное условие научного социализма и коммунизма — высокоразвитая машинная цивилизация, опирающаяся на широкую и твёрдую опору реально производимых материальных благ. Всеобщность потребления этих благ и чисто общественный характер их производства — вот опорные камни в фундаменте реально достижимого социалистического общества.
